DCCCXXXII AUC.
a. d. XV Kal. Sept.
Pompei

Юний Флавий приветствует  Квинта Септимия Вегета.

На днях я отыскал твое письмо, где ты поносишь Рим, Александрию, древний Вавилон  и всякий большой город сравниваешь с вертепом, где оргиям и пьянству предаются безумцы, прокаженные и шлюхи, где даже цвет ранней юности уже попорчен гниением, подточен похотью, разбуженной развратными сластолюбцами, не знающими меры в потворствовании своим желаниям. Ты так трогательно прославляешь жизнь в провинции, восхищаешься простотой и честностью людей, что, думается мне, ты просто очарован воспоминаниями детства,  когда гостил с семьей в Помпеях. Признаю, бессмысленной скуке всяческих ожиданий в приемных знатных и влиятельных людей здесь отводится меньше времени. Все знают друг друга в лицо, и раб-номенклатор прекрасно осведомлен, кого будет рад видеть господин, а кого и вовсе не звать. Многое устраивается проще, чем в столице, быстрее, но от того не дешевле, поверь. А вот возможностей для человека пусть и достойного, и богатого, но без друзей, без родных при хороших должностях в Помпеях, куда меньше, чем в Риме. Здесь не спрашивают: «что ты умеешь, что знаешь?», здесь интересуются, какой пост у твоего дяди,  да с кем из сенаторов ты в родстве. И если в Риме богатство может проложить золотую дорожку к власти и должностям, то здесь, в Помпеях, против одного богача приходится трое чиновников, и у всякого найдется если не сын, так племянник, которому нужно делать карьеру. И сколько этих римских юношей из благородных семей начинают службу свою в таких вот маленьких провинциальных городах – не счесть.

Примером тому может стать судьба отца моего славного друга – торговца рабами-нотариями, Марка Элиана.  Ни деньги, его, ни богатые жертвы храмам, ни хлеб и вино, раздаваемые жителям города по всякому празднику, ни взятки главам гильдий, обыкновенно обеспечивающих превосходство на выборах, не помогли этому человеку получить должность городского магистрата.  Но сейчас он более занят делами своей семьи, и не знаю, будет ли участвовать в выборах следующего года. Но если и будет, то он правильно решил отказаться от своего семейного дела.

Сейчас я  гощу на вилле Элиана, по приглашению друга своего Луция Элиана,  так что во всех деталях знаю все здесь происходящее. Вилла эта носит название «Фортуната», и имя это прежде дарило имению процветание и счастье. Может, так будет и впредь, но сейчас дом Элиана переживает не лучшее время.  Боги отвернулись от Марка в день смерти его жены – я вижу это ясно по всем приметам, коим люди самонадеянные обыкновенно не придают значения.  Суди сам - после смерти жены Элиан едва не потерял и сына.  И не от какой-то болезни, кои часто подстерегают младенцев, а от попытки рабыни Фессалоники, много лет служащей этой семье, убить ребенка. Несчастная, конечно, старалась всячески обелить себя и утверждала, что в колыбель заползла змея и укусила ребенка.  Фессалоника клялась, будто только высосала яд из раны, но лекарь-иудей, что живет на вилле, опроверг ее слова.  В любом случае глупая невольница виновна – в недосмотре ли, или в попытке убить хозяйского сына.  Наказание было достойным, и пусть решение вынес глава охраны, разбиравшей дело, никто, даже сам Элиан, не оспорил его справедливости, и рабыню ослепили огнем.
Я слышал после, будто она умерла. То ли сама удавилась поясом, то ли кто-то оказал ей милость, подарив скорую смерть.
Хвала Юноне – младенец жив и здоровью его ничего не угрожает.

Другу моему Луцию следовало бы радоваться рождению брата – сестер у него и так достаточно. Не знаю точно, четыре или пять – все дочери Элиана живут у своих воспитателей.  И он бы радовался, если бы Гней был ему братом по крови, рожденным от того же семени и из того же лона, что сам Луций. Будучи Элианом по римским законам, Луций,  как явствует из его когномена Лициниан – усыновлен.  Но нет.  Ты можешь сказать, что и цезари принимали в свой род благородных юношей, по рождению приходившихся им лишь племянниками, но кто будет винить отца, желающего видеть наследником своего сына, а не сына, пришедшего в его дом напоминанием о первом браке жены. Теперь же получается, что Гней – лишь второй в очереди наследования,  а дома и земли Элиана, случись Марку умереть, принадлежать будут Луцию.

Я, конечно, всецело на стороне своего друга, и не склонен верить слухам, что винят его в попытке убить брата, велев кому-то из рабов подложить змею в колыбель. Но зная законы Рима и представляя характер Элиана, понимаю, что сам Луций теперь в опасности. Что помешает жестокому отцу велеть засечь сына до смерти? Даже закон не остановит его.

Луций не колеблясь, принял от меня совет искать покровительства у человека влиятельного и благородного. Смеясь над тем, что я, поэт, уподобляюсь сводне, знакомя двух людей, чьи интересы могут сложиться ко взаимной пользе, я, пользуясь давней дружбой, ввел Лициниана в дом претора Помпей – Гая Корнелия Камерина. Благо, юноша, кажется, знает о возможном своем покровительстве не более, чем прочие горожане и верит в свою удачливую звезду.  Я бы с радостью  провел вечер в доме претора – дивные его пиршества известны далеко за пределами Помпей, но у меня были свои дела.

Знаю, знаю, меня всякий мой друг не раз упрекал в непоследовательности, эпикурействе, склонности удовлетворять всякое  моё желание, не считаясь с ценой. Дело, приведшее меня в Помпеи – не более, чем таковая прихоть.  Мне захотелось взять собой в дорогу одного из мальчишек, что обучаются  в Фортунате. И ладно бы он был красив или умел играть на флейте – вовсе нет. Тощий варвар-франк, которому место в лудусе, а не в школе, забавен своей старательной вежливостью, но ученость его, каковой мальчик определенно гордится, видится мне  ученостью медведя, умей тот, скажем, жонглировать огненными булавами или петь гнусные песенки комедиантов. В будущем я сделаю его носильщиком или телохранителем. Представь, какой диковинкой будет всюду  грубый рыжий франк, свободно  цитирующий Гомера и Вергилия, и ты поймешь мою прихоть.
Зовут варвара Гелиодором, и он злит меня всякий раз, как оказывается рядом.  Я даже хотел смерти его в виварии Фортунаты, когда ходил смотреть, как ловят мурен, но мальчишке посчастливилось – мурены вовсе не так кровожадны, как о них пишут. Я не увидел смерти, но стал свидетелем того, что свободный, рискуя жизнью, бросается спасать раба.

После от вилика я и узнал, что рыжий франк принадлежит не Элиану, а купцу Барбу из Помпей. Варвар этот отдан в обучение и, думаю, любой на месте его хозяина поступил так же. Кусок золотоносной руды, как бы велик он ни был, нужно раздробить, чтобы достать из него крохи золота, а те, не считаясь с затратами, доверить рукам ювелира, чтобы бесполезный металл превратился в настоящую драгоценность.  Собственно, в Помпеи с Луцием я и поехал, чтобы встретиться со стариком Барбом.
В его доме мне сказали, что Барба следует искать в таверне «Кабанья голова», в квартале к югу от Стабийских ворот. Когда я вошел туда, в залу с закопченными стенами, где за один асс всякого напоят дурным  кислым вином, то сразу же  должен был обнажить свой меч и броситься на поиски того, кто был известен был мне лишь по имени. На полу всюду лежали ассы и сестерции, а охваченные жадностью, пьяные ублюдки, теряя остатки разума и человечности, хватали их и убивали друг друга за лишнюю монету.  То были деньги Барба, но самому ему, раненному, истекающему кровью, было уже не до распотрошенной мошны. Я был подле него, но один не сумел бы вынести раненого и сохранить собственную жизнь. На счастье, следом за мной явился Сабин – тот самый глава охраны с виллы Элиана, о коем я уже упоминал раньше. Марк послал его за Луцием, но прежде, чем узнать от меня, что Луций Элиан Лициниан в полной безопасности пирует в доме претора, Сабину пришлось вдоволь напоить свой меч кровью, и помочь нам с бедным Барбом выбраться наружу. Туника моя из беленой шерсти и тога с дорогой вышивкой были насквозь пропитаны человеческой кровью, будто бы я выкупался в ней. Но сам я не был ранен, в отличие от несчастного купца. Тот умер по дороге и к воротам дома мы – я, Сабин и сопровождающие его охранники с виллы - доставили уже остывающий труп.

Тяжко быть вестником скорби, стучась в ночи в дом к незнакомцу. Непросто находить слова для сына, оставшегося без отца, но я был удивлен тем мужеством, с которым Гай Барб, весьма учтивый юноша, принял удар судьбы. Он нашел в себе силы даже в горе не позабыть обо мне и принял, как давнего друга.  Мы проговорили всю ночь, я утешал его, рассказывая о своей недавней утрате, а после юноша выказал учтивость и сам завел разговор о моих делах к его отцу. Теперь ведь это стали его дела.
Он сразу согласился продать Гелиодора, но клянусь Вакхом, сам Меркурий поцеловал его в лоб при рождении. Не моргнув глазом этот юнец, затребовал с меня  три тысячи сестерциев! Он верно решил, что я изнемогаю от желания, а  мальчик, приглянувшийся мне, предназначен будет для постельных забав.  Но мы не стали устраивать торга оставив все вопросы до срока, когда уже на вилле Элиана будут готовы бумаге о продаже мне этого раба.

В доме Барба я встретил рассвет и вместе с Гаем и Луцием  вернулся на Фортунату.
Луций поведал мне, будто прекрасно поладил с претором Камерином и вскорости может не только перейти в род Корнелиев, что сделает его патрицием, но даже стать счастливым мужем прелестной и очень богатой девушки из достойного рода.  Я не спросил имени, но, зная Камерина, готов поставить тысячу сестерциев на то, что из всех богатых невест Кампании он захотел себе в невестки самую богатую.
Сейчас, прости, мне принесли вино и  медовые лепешки. А после я хочу отдохнуть  в саду и проследить, быть может, как идет репетиция маленькой пьесы, написанной мной в подарок Элиану. Сегодня за ужином актеры и мальчики из числа учеников Фортунаты сыграют ее для гостей Марка Элиана.  А следующим письмом я пришлю тебе и саму пьесу.

Прощай и думай обо мне с любовью.